Чтобы объяснить, откуда такая идея взялась, пришлось даже делать экскурс в историю — рассказывать про нашего блистательного законотворца Михаила Сперанского, который еще в самом начале XIX века пытался решить нетривиальную задачу: совместить монархию и демократию. И в итоге Сперанский нашел модель, согласно которой глава государства (на тот момент монарх) выводится из системы реального управления страной. Одновременно создается реальный парламент и ответственное за свою работу правительство, а страна делится на губернии по федеративному принципу. Никсону это было страшно интересно. Он много записывал. Восхитился, что современная Россия взяла на вооружение идеи своих предшественников и таким образом как бы состыковала две эпохи, восстановила связь времен.

Еще помню, что рассказывал своему собеседнику о сложной региональной структуре России, о наших национальных республиках. Его очень интересовало, как мы разрешили конфликт с Татарстаном и что будем делать на Кавказе. Никсон особенно оживился, когда услышал мою любимую формулу, что путь на вершину власти в России лежит через Чечню: несколько раз заставил переводчика переспросить и опять что-то записал. В общем, очень толковый и интересный вышел разговор.

И каково же было мое удивление, когда через день-два вышло большое интервью Никсона в «Известиях». А там среди всего прочего черным по белому было написано, что в России есть такие умные головы, как Сергей Шахрай и Григорий Явлинский, а следовательно, у России есть будущее. А еще Никсон написал что-то вроде того, что за таких политиков, как мы с Явлинским, в России пока вряд ли проголосует большинство, но в любом случае наша генерация знает, что нужно делать со страной. И когда придет наше время, то в России все обязательно будет хорошо.

Не скрою, было приятно читать эту статью и получить такую высокую оценку из уст «классового врага». А на самом деле — из уст очень опытного человека, юриста-профессионала, политика с мировым именем, пусть неоднозначно оцениваемого, но, со всей очевидностью, одного из самых известных президентов Соединенных Штатов Америки. Получается, что Никсон, который раз десять был в нашей стране и встречался с Хрущёвым, Брежневым, Горбачёвым, во время самого последнего в своей жизни визита встретился еще и со мной. Вот такая историческая «мимолетность».

С Жаком Шираком я познакомился буквально за пару месяцев до того, как он стал президентом Франции. Дело было в первые мартовские дни 1995-го. Хотя и Париж, но довольно прохладно. Я — вице-премьер, сопредседатель Российско-французской комиссии по торгово-экономическому сотрудничеству. Со всеми ведущими странами у нас такие комиссии имеются. И по правилам ежегодно премьеры, в данном случае России и Франции, должны встречаться — то в Москве, то в Париже, чтобы подвести итоги работы и новые планы утвердить.

Чтобы подготовить заседание комиссии, я приехал в Париж на пару дней раньше Черномырдина, который был в Лондоне — обсуждал с банкирами графики выплаты процентов по просроченной задолженности бывшего СССР (если кто не помнит, то к России перешла обязанность заплатить по всем долгам Советского Союза).

Ситуация была сложная, потому как три месяца назад началась первая чеченская война, и Европу больше всего интересовала именно эта политическая тема, а мы приехали решать чисто экономические вопросы, причем гвоздем программы был вопрос о связанных кредитах. Нам надо было как-то уйти от темы Чечни, а самое главное — договориться с французами отказаться от их порочной кредитной практики.

Ведь что такое связанный кредит? Это когда нашей стране в трудный момент дают, условно, миллиард франков, евро или долларов под проценты, но при этом обязывают нас выполнить целую кучу условий: пригласить на эти деньги работать французские компании, купить французские приборы и оборудование, нанять французских специалистов, чуть ли не до уровня младшего научного сотрудника. Фактически мы берем заем у Франции, чтобы истратить его на эту же страну. Сегодня такой практикой особенно злоупотребляет Китай, но подобная схема существовала всегда. И она нам, естественно, не сильно нравилась.

Так именно тогда — весной 1995-го — нам удалось впервые пробить (в том числе и моими скромными усилиями) механизм прямых инвестиций, прямые кредитные деньги для наших проектов без каких-то специальных условий их использования.

Заседание межправительственной комиссии прошло успешно, о Чечне не говорили, со связанными кредитами разобрались, Виктор Степанович был очень доволен, французская сторона тоже, все речи произнесли, всё шампанское выпили. Собственно, пора в аэропорт. И тут я неожиданно говорю Черномырдину:

«Виктор Степанович, а давайте заедем к Жаку Шираку!»

Он так на меня смотрит непонимающе:

«А зачем нам к мэру Парижа ехать, если мы только что с самим премьером пообщались?»

«Так через месяц выборы, — говорю. — А он точно будет следующим президентом Франции».

«Да брось ты! Все мои эксперты и аналитики говорят, что президентом будет Жоспен. Его же Миттеран выдвинул. А твой Ширак предыдущие выборы продул как раз Миттерану».

Я стал Черномырдину объяснять, что всё не так просто: ну, во-первых, Жак Ширак не лыком шит. Он «под себя» восстановил пост мэра Парижа. После Парижской коммуны мэрию там почти на сто лет упразднили. И чтобы Ширак стал мэром, пришлось повысить статус Парижа в административно-территориальном делении, сделать его целым департаментом. И Ширак как пост принял в 1977 году, так городом до сих пор и рулит, еще со времен «дорогого Леонида Ильича».

Виктор Степанович опять не согласен:

«Ну и подумаешь, что он мэр. Так и останется мэром. Никто его президентом не изберет, потому что столичных мэров никто нигде не любит. Ни в Москве, ни в Париже».

А я стою на своем:

«Виктор Степанович, а спорим, что Ширак победит во втором туре? Ну давайте хоть на полчаса к нему перед отлетом заедем! Я уже договорился!»

Тут мастер народного афоризма Виктор Степанович художественно высказал все, что обо мне думает, но на полчаса заехать к Шираку согласился.

И вот уже перед нами красивый особняк в центре города. Ширак лично нас встречает-принимает. С искренним интересом, с улыбкой. Мне сразу понравился — очень позитивный, доброжелательный человек. А на столе уже чай с какими-то восточными сладостями нас ждет…

Пили чай, беседовали на всякие общекультурные темы. А потом Ширак нас просто убил: вдруг стал читать наизусть главу из «Евгения Онегина» на чистом русском языке.

Мы с Виктором Степановичем от удивления чуть с креслиц своих антикварных не попадали и в один голос спрашиваем: «Так, выходит, вы всё по-русски понимаете?»

Ширак руками машет, дескать, никак нет — русского не знает: «Понимаю очень мало, а говорить вообще не могу. Просто я так люблю Пушкина и Россию, что текст фотографирую и кусками запоминаю, как он по-русски звучит, а потом наизусть повторяю. Мне говорят, что произношу почти без акцента».